Круглый стол ознаменовал рождение нового Междисциплинарного ежемесячного семинара “Рефлексивные процессы и управление”, о работе которого мы постоянно будем информировать читателей. Инициатором Круглого стола выступила редколлегия нашего журнала. В работе приняли участие более 70 исследователей (психологи, философы, социологи, политологи, математики, управленцы и др.). Приводим сокращенный вариант отдельных выступлений. Ждем предложений по улучшению работы семинара и других форм научно-практической активности.

В практическом плане основные направления исследования рефлексивных процессов связаны с преодолением “бессубъектности” в системах социального управления и развития, с разработкой принципиально новых технологий систем поддержки субъектов деятельности (индивидуальных и групповых), со сменой доминанты “знаний” в образовании на доминанту развития рефлексивных способностей и др.

Широкое развертывание этих исследований в значительной степени связано с разработкой В.А.Лефевром оригинальных идей, которые рождались в связи с потребностями больших проектов в военной сфере.

Требовалось создать средства междисциплинарных исследований при моделировании различного рода конфликтов, найти инвариантные средства их моделирования. Главная заслуга Лефевра в том, что он вывел понятие рефлексии из философии, тогда во многом сводившейся к идеологии, в общесистемное междисциплинарное поле, что было связано, прежде всего, с введением понятия “рефлексивная система”.

Возник рефлексивный подход, а создаваемые им средства проходили апробацию в научных дискуссиях, экспериментальных и практических работах. Научная среда того времени пыталась отторгнуть многие идеи В.А.Лефевра. Причина заключалась в гегемонии естественнонаучного подхода к организации управления сложными системами. В основе традиционных технологий лежал функциональный подход, в частности, на нем базировалось “исследование операций”. В основу же идей Лефевра был положен структурно-функциональный подход.

Сегодня ситуация принципиально изменилась. Четко осознан кризис традиционных подходов к проектированию и управлению сложными (прежде всего социальными) системами. На передний план выходят конкретные субъекты со своими субъективными мирами, которые необходимо поддерживать в гармонии с использованием нормативных представлений и моделей. В частности и поэтому сегодня настало время рефлексивного подхода.

Говоря о роли рефлексивного подхода в психологии, которая в последние годы резко возросла, подчеркну, что этому в первую очередь способствует развитие субъектно-деятельностного подхода. Нельзя не отметить громадной роли работ С.Л.Рубинштейна и ведущей ориентации Института психологии РАН (А.В.Брушлинский и др.) на развитие субъектно-деятельностного подхода.

Можно привести много примеров повышения роли рефлексивного подхода в интеграции гуманитарных и естественных наук, в частности это синергетика – одно из современных и перспективных направлений интеграции наук (С.П.Курдюмов, Г.Г.Малинецкий и др.); новые идеи и технологии организации совместной деятельности гуманитариев и “математиков”; визуальная поддержка рефлексивных процессов в деятельности математиков (А.А.Зенкин); автологическое моделирование сложных систем (Ю.П.Шанкин); синтез разнородных знаний в процедурах логического вывода (Д.А.Поспелов, В.К.Финн, Т.А.Таран) и др.

Хочу сказать несколько слов о “прорывных направлениях” в использовании рефлексивного подхода на практике: это, в первую очередь проблематика поддержки управленческой деятельности в условиях компьютеризации (субъектно-ориентированная концепция В.Е.Лепского, работы В.И. Максимова, Э.Г.Григорьева, И.П.Беляева и др.); в сфере обеспечения образования (это школа В.В.Давыдова; работы В.В.Рубцова и И.Н.Семенова; школы последователей Г.П.Щедровицкого и др.).

В последние годы все активнее начинает использоваться рефлексивная терминология и средства рефлексивного анализа в психотерапевтической работе (В.А.Петровский, В.М.Розин и др.); экологической психологии (В.И.Панов и др.); информационной (информационно-психологической) безопасности – вскрытие негативов политического PR, тоталитарных сект, СМИ и др. (В.Е.Лепский, А.М.Степанов и др.). Проблематика управления обществом и его развитием характеризуется резким увеличением удельного веса рефлексивного подхода в создании новых моделей стратегического управления и групповой работы (организационно-деятельностные игры – Г.П.Щедровицкий и его последователи; стратегическое мышление и управление – О.С.Анисимов; стратегические конгрессы – В.Е. Лепский, А.Н.Райков) и др.

Представительство ученых самого разного профиля на нашем круглом столе является одним из подтверждений достоверности выдвинутых мною положений.

В психологии проблема рефлексии неразрывно связана с проблемой сознания, то есть рефлексия выступает как один из важнейших уровней сознания, в определенной степени это – высший уровень развития сознания. И в этом качестве рефлексия в разных трактовках широко распространена в психотерапии, и зарубежной и отечественной.

Что касается собственно психологических и философских направлений, то здесь я бы отметил в первую очередь субъектно-деятельностную теорию, о которой кратко упоминал В.Е.Лепский. Это – концепция идущая от С.Л.Рубинштейна, его учеников и последователей. Г.П.Щедровицкий и многочисленные его последователи претендовали на особую научную дисциплину, но он не считал себя чистым психологом, а больше был логиком, методологом.

Специально в психологии много продолжает делать И.Н.Семенов и его сотрудники, ну и много других. Большое место проблематика рефлексии занимает в работах В.В.Давыдова, его сотрудников и вообще в трудах Психологического института РАО.

Высшим уровнем активности субъекта является деятельность. И сам субъект, и деятельность невозможны без сознания, без рефлексии поэтому здесь все неразрывно взаимосвязано. На примере, в первую очередь, познания, психологии мышления в частности, особенно четко разработаны два аспекта: личностный аспект мышления и процессуальный аспект мышления.

Личностный подход – это одна из сторон субъектного подхода.

Личностный аспект – это самое главное, что есть в человеке, это мотивация, это его способности, в частности умственные, а раз есть мотивация, то нужно обращаться и к целям. И вообще вся проблематика сознания, то есть мышления как деятельности, мышления в личностном аспекте, характеризуются мотивацией, способностями рефлексией и т.д.

Личностный аспект мышления в основном осуществляется на уровне сознания, не полностью, но в основном, и в первую очередь на уровне рефлексии. Например, цель всегда осознана, и поэтому здесь рефлексия играет решающую роль. В отличие от личностного аспекта процессуальный аспект в основном осуществляется на бессознательном уровне. Я это подчеркиваю потому, что где есть сознание, в первую очередь рефлексия, там везде есть и бессознательное. У животных нет сознания, нет рефлексии, потому нет и бессознательного.

Проблему интуиции мы специально изучали в совместной экспериментальной работе с аспиранткой Сенгузиевой. Там мы специально раскрыли, каким образом реально – в процессе сознательного и бессознательного – возникает и развивается рефлексия. Яркий и известный вариант – это когда по ходу процесса решения какой-либо мыслительной задачи испытуемые приходят к какому-то важному для них открытию открывают какие-то новые свойства познаваемых объектов, но не могут обосновать, доказать, насколько правильно или неправильно их выявление нового свойства или аспекта познаваемого объекта.

После этого начинает разворачиваться, в первую очередь с помощью рефлексии, процесс доказательства, обоснования, аргументации.

То есть само это открытие осуществляется на уровне интуиции, на уровне в значительной степени бессознательного, хотя оно и связано и с сознанием, конечно, а потом в полный голос включается рефлексия которая минимально была выражена на прежних этапах. Этот самый классический и яркий вариант раскрыт в эксперименте по части взаимодействия сознательного, в частности рефлексии, с одной стороны и интуиции – с другой.

То есть мне представляются одинаково нежелательными обе крайности: с одной стороны, – недооценка рефлексии; сам факт существования нашего семинара доказывает, что нельзя недооценивать рефлексию.

Вместе с тем нельзя впадать в противоположную крайность – переоценивать рефлексию, то есть не учитывать роль интуиции, роль подсознательного, и в первую очередь роль деятельности субъекта. С учетом этих обеих крайностей мы сможем очень плодотворно разрабатывать проблематику рефлексивных исследований дальше.

Где в нашем институте рефлексия применяется как метод анализа и в каких предметно-психологических областях? То, что способ мышления, это понятно. И здесь известна позиция Менчинской с эмпирическим типом обобщения и В.В.Давыдова с теоретическим типом обобщения. Не все и не всегда отдают себе отчет, что Давыдов сделал на самом деле более сложную вещь, не просто изменил предметность содержания обучения, а ввел в качестве предметного содержания мышление по теоретическому типу обобщения.

Этого мало, чтобы это действительно “сработало”. Сам метод присвоения восприятия и присвоения этого содержания должен включать в себя принцип рефлексии именно как принцип развития. Именно поэтому у Давыдова сразу же, изначально, как метод обучения используются групповые формы обучения, когда класс делится на группы по четыре, пять человек, как образующие субъекта совместного действия, и через это создается ситуация присвоения уже субъектности индивидуальной. Более того, этот принцип совместно-разделенной деятельности как необходимое условие усвоения диалектического способа мышления или же способа понимания происхождения вещей и знаний, подлежащих восприятию в школе, доминирует не только в микрогруппах, он проявляется в группах, которые между собой вступают в диалог.

Педагогу надо расщепить ситуацию социально-познавательного взаимодействия с тем, чтобы отследить то, что подлежит восприятию – усвоению, и то, посредством чего это восприятие может быть осуществлено. Но, оказывается, мало этого. Обычно говорят: “у нас личностно ориентированное обучение, у нас субъект-субъектный тип взаимодействия”. Банальный пример, который был у нас в институте на подготовительных курсах по русской литературе. Педагог очень романтично и возвышенно рассказывает о Куприне, об одном из его произведений, в котором герой достает платочек возлюбленной дамы как он его гладит, как он его нюхает, весь в этих переживаниях, так романтично, так прекрасно. Из середины аудитории Вася Петров (его действительно зовут Вася Петров) говорит, как принято у современной молодежи, не вставая: “Ольга Васильевна, ведь это фетишизм!” В общем-то, вот вам рефлексия. Вот вам рефлексивная ситуация. Но! Субъект-субъектный принцип здесь реализован? Да, реализован. А педагогическая цель достигнута? Нет, не достигнута! Потому что оказывается, помимо субъект-субъектного типа взаимодействия и субъект-объектного, есть также объект-объектный, потому что есть учителя-манипуляторы.

Позволю привести анекдот. Когда профессору надоело читать перед студентами одну и ту же лекцию, он принес диктофон и сказал: “Вот тут я уже записал себя, послушайте”, – а сам вышел. Когда он пришел на следующую лекцию, он увидел пустую аудиторию, но на каждом месте студента находился диктофон. Вот объект-объектный тип обучения.

Мало поэтому объект-объектного, субъект-объектного, субъектсубъектного типов взаимодействия, необходим еще субъект-порождающий тип. Очевидно, по Давыдову, потому, что нужно не просто взаимодействие между субъектами, нужно чтобы в межсубъектности образовалось совместное действие совместного субъекта. Команда, футбольная команда, президента команда, получается тот самый пример.

Предметом или объектом применения этого рефлексивного подхода в Психологическом институте РАО прежде всего стали психологические основания обучения и здесь выстроена логика – традиционное обучение, развивающее учение, когда содержание обучения превращается из цели обучения в средство развития способностей учиться или еще что-либо делать. Теперь мы пошли дальше: появляется понятие развивающего образования, как не просто передача способа, не просто создание ситуации взаимодействия, а создание условий для проявления творческой природы развития психики, в том числе через образовательные ситуации. Это тоже особая форма работы.

Следующий блок, применительно к которому использован рефлексивный подход, – экологическая психология, то есть рефлексия как принцип интеграции на основе выявления неких общих оснований.

Она сама включает в себя направления психологической экологии, психологию окружающей среды, экстремальную психологию, психологию экологического сознания. Этот блок, по сути, нами систематизирован и интегрирован с точки зрения человек-среда, среда социальная и природная. И здесь опять выстраивается та же самая линия – в зависимости от типа объект-объектный, субъект-объектный, субъект-субъектный субъект-порождающей мы имеем различный предмет экологической психологии.

Если мы обратимся к различным областям психологии, то психика как реальность предстает в качестве объекта исследования в виде процессов, чаще всего в виде познавательных, реже эмоциональных личностных, даже духовного становления, но это процессы. Ее же можно представлять как состояния – посттравматические или экстремальные, функциональные и прочие, интегрирующие в системную неразделенную единицу все эти разные процессы разных сфер психики.

Еще одна ипостась психической реальности – сознание: политическое экологическое, личностное, и прочее. Но, ведь это же разные формы проявления психики как явления, очевидно единого по своей природе. Как тогда можно выстроить вот эти исходные методологические основания для определения психики как единого явления по своей природе, но проявляющего себя в таких вот разных ипостасях?

Смолян Г.Л. (Институт системного анализа РАН) У меня иное видение заслуг В.А.Лефевра, чем у В.Е.Лепского. Поэтому я назвал свое выступление “Субъективные заметки на полях ненаписанной истории рефлексивного движения”, ибо я не очень пониманию, что такое рефлексивное движение, и принимаю этот термин условно. Я начну свое выступление с афоризмов Ницше, а в конце обращусь к Талмуду.

Афоризм первый. “Что такое оригинальность? – увидеть то, чему еще нет имени, то, что еще и назвать нельзя, хотя оно лежит у всех на виду. Люди обыкновенно замечают вещь лишь тогда, когда знают ее имя. Оригиналы же, как правило, относятся к числу тех, кто дает вещам имена”.

Получив имена, фрагменты знаний становятся, по выражению Де Боно, замороженными и неприкосновенными, и мы вынуждены рассматривать мир, построенный из имен, как из кирпичиков, которые нужно взломать и исследовать, чтобы облегчить понимание целого.

Лефевр в конце 60-х годов в работах по логике рефлексивных игр и рефлексивному управлению нашел вполне изящный способ “взламывания и исследования” рефлексивных структур. Он придумал очень простой аппарат их формального представления и изображения, показал достаточно широкие области приложений именно этих представлений и изображений.

Говорят, что есть живая и вполне успешная практика реализации рефлексивных моделей поведения, например, в следственной практике, в пиаровских акциях или в планировании военных операций подтверждающая их эвристическую силу и практическую ценность.

Может быть, так, а может быть, и нет. Главное не в этом, а в принципиальной возможности, уточняя и обрабатывая детали, надстраивать рефлексивные многочлены и первичные изображения. Это созвучно мысли Делеза: “Что-либо обозначая, мы исходим из того, что смысл понят, что он уже налицо”. Именно смысл предписывает обозначения.

Вряд ли Лефевр был знаком с Делезом, но эта идея была замечательно реализована в алгебре рефлексивных структур и соответствующих графических метафорах.

В заключение приведу некоторые соображения, высказанные мною на прошлогоднем октябрьском симпозиуме по рефлексивному управлению. Речь пойдет о В.А.Лефевре и Дж.Соросе. Когда Лефевр делал первую попытку описать онтологию рефлексивных процессов он ограничил себя рамками исследования конфликтующих структур.

Корни этой онтологии рефлексии легко усматриваются в исходном Научное и социокультурное значение рефлексивного движения в России представлении “об исследовании систем, сравнимых с исследователем по совершенству”. В ситуациях, описываемых посредством рефлексивных моделей, исследовательские действия людей влияют на исследуемый объект, изменяя его поведение. Для объяснения такого влияния у Лефевра не было необходимости прибегать к каким-либо содержательным информационным представлениям. Эти представления появились позже в схемах рефлексивного управления.

Простое сравнение исходных пунктов понимания природы рефлексивных процессов у Лефевра и Сороса показывает: несмотря на различные ключевые слова, они отталкиваются от одного и того же – опыта исследования объектов, обладающих свойством рефлексии.

В дальнейшем, однако, их пути существенно расходятся. Лефевр пошел намного дальше приемов рефлексивного управления, основывающихся на передаче информации. Он пришел к неинформационному обоснованию рефлексивной природы морального выбора, найдя для нее наполненное смыслом обозначение. Сорос остался на уровне первоначальных информационных представлений, хотя и продвинулся в описании движущих сил экономического поведения – предпочтений и привычек участников.

Любые попытки осмыслить значение рефлексивной проблематики в научной или культурной жизни нашей страны (и США, наверное тоже) неразрывно связаны с именем Владимира Александровича Лефевра. Однако я вряд ли злоупотребил бы столь частым его упоминанием – просто, так сложилась в моем понимании история рефлексивного движения.

Теперь из Талмуда: “Текст того, что изучается, забывается. Но процесс учебы очищает сам по себе”.

Даже если Владимир Лепский напечатает этот текст, он все равно забудется. Но этот Круглый стол выполнит очищающую функцию.

Еще два слова, Я бы не хотел, чтобы рефлексивное движение стало синонимом всего антитехнологичного и претендовало бы на роль новой научной идеологии “спасения России”.

Меня поражает, что рассуждая о личности, общении, сознании самосознании и даже самой рефлексии, многие исследователи до сих пор изъясняются так, будто бы теории В.А.Лефевра не существовало вовсе. Необходима, и мне кажется это совершенно очевидным, популяризация идей рефлексивной теории. С другой стороны, необходима логико-семиотическая проработка деталей теории.

Я бы выделил здесь две проблемы. Первая – это проблема конгруэнтности символического и текстового (словесного) рядов рефлексивных построений. Есть по сути три языка рефлексивной теории Лефевра.

И вторая проблема – осознать и символически зафиксировать особый онтологический статус того, что Лефевр называет “состоянием рефлексивной системы”. Возьмем самый простой случай – состояние рефлексивной системы Т + Тх . Что означает это выражение с точки зрения философской? На мой взгляд, эта запись соответствует тому что может быть названо единством мысли и мыслимого, созерцания и созерцаемого, переживания и переживаемого. Словом, если говорить обобщенно, это единство субъективного и объективного.

Какая же философская категория могла бы напомнить здесь нам о себе? Мне представляется – это гегелевская Идея, то есть единство понятия и объективности (единство понятийного отражения и отражаемого, пульсация переходов между реальностью и картиной реальности).

Подобная интерпретация лефевровских конструкций могла бы быть вполне эвристичной для психологии “Я”. Если в рамках предлагаемой трактовки взглянуть на Я, то Я есть идея себя, свойственная индивиду, или, что то же самое, – индивид саморефлексии. Можно словесно а можно и графически маркировать сказанное. В данном случае речь идет о том индивиде, который может быть описан как субъект, объект и носитель рефлексивного акта (обобщенно, как источник рефлексии) и наряду с этим – как результат, образ и достояние рефлексии (обобщенно, как содержание рефлексии).

Ведь если мы не достигнем должной конгруэнтности текстового и символического рядов, популяризация идей рефлексивной теории, в противовес детализации, может обернуться большими потерями, чем приобретениями. Теория Лефевра этого явно не заслуживает. Итак необходим поиск новых семиотических форм.

Так вот, при отсутствии правил мышления, реагируя на возражения оппонентов и обосновывая свои построения мысли, я вынужден был сам формулировать ходы и правила движения мысли. В результате постепенно выстраивалась новая логика, которая была связана с отдельной мыследеятельностной работой, особым типом коммуникаций.

Что же получается? Рассмотренный здесь материал показывает, что нет рефлексии как одной реальности. Мы привыкли говорить о рефлексии как об акте. Так она и изображается на схемах в виде круговой стрелки или табло. Но я хочу обратить внимание, что говоря о рефлексии мы имеем дело с совершенно разными ситуациями. В данном случае первая ситуация была связана с необходимостью конституировать новые способы изучения мышления; вторая – с переносом в историю знаний, полученных в ходе самоорганизации методологов, и наоборот исторических знаний о мышлении в современную ситуацию самоорганизации мышления; третья связана с проведением теоретической дедукции, с использованием понятия рефлексии; четвертая – это описание конкретных видов деятельности.

Второй момент, это – отображение деятельности. Опять же, что значит деятельность? Анализ рассмотренных примеров и разных ситуаций показывает, что деятельность всякий раз понимается совершенно по-разному. В одном случае деятельность сразу кладется как некая онтология. Но это редко. Чаще всего – это возможность понять, как работает другой. Мы тоже говорим о деятельности, но в другом смысле.

Я, например, могу установить взаимопонимание, излагая свою точку зрения, если я отображаю свою деятельность, выкладываю ее. То есть я хочу сказать, что когда мы говорим о деятельности, то это всего лишь функция, место. Не морфология, а именно место, где мы обнаруживаем нечто общее или некоторое условие совместного мышления, и вот это мы чаще всего называем деятельностью. А дальше мы начинаем онтологизировать, превращаем эти случаи в онтологию, говоря, что есть такая настоящая реальность.

Как опыт Московского методологического кружка, так и более широко опыт рефлексивного движения в России показывает, что нужно различать, по меньшей мере, три вещи. Во-первых, контексты рефлексии, которые различаются в разных ситуациях и для разных задач.

Во-вторых, схему рефлексии, включающую в себя идею отображения деятельности в различных ее вариантах. И, наконец, в-третьих, структуру рефлексивной деятельности, которая тоже может сильно варьировать.

Анисимов О.С. (Российская академия госслужбы при Президенте РФ) По прохождении многих лет выстраивается смысловая схема, которая объединяет взлет совершенно практической рефлексивной работы в Московском методологическом кружке. Практика взаимодействия была необычайно психологически насыщенной, поскольку каждый представитель выступал ярким выразителем своей версии, своего представления о том, о чем ведется речь. И хотя общая проблематика как-то конфигурировалась, выявлялась, обозначалась на нейтральных тестах, все же сама практика рефлексивного бытия, на мой взгляд уже тогда была столь сложна с перепадами от естественных форм взаимодействия до предельно искусственных форм взаимодействия чистой мысли, что вот сам этот вот феномен коллективного бытия, о котором в какой-то степени говорил В.М.Розин в своем выступлении он создавал материальную, натуральную предпосылку рефлексивному движению.

Чтобы этот тезис как-то натурализовать, приведу схему, в которой как мне кажется, различия между отношениями, подходами к этому событию, к этому взаимодействию Г.П.Щедровицкого и Лефевра можно было бы увидеть как разные, но не противоречащие аспекты; противоречия, как мне кажется, в фокусировках. Здесь я бы согласился с тем что говорил В.М.Розин о самом характере бытия в этом взаимодействии и лидерских позициях Щедровицкого и в субъективном плане, и в объективном плане. В субъективном плане он хотел быть обязательно впереди, и эта установка действовала столь ярко, вынуждая к такому варианту самоорганизации, к такому варианту помещения своего действия и результатов действия в объективно-значимое пространство социокультурное и культурное, что без рефлексивности и без особой организации рефлексии это было бы невозможно.

Особо хотел бы отметить соорганизацию всех этих процедур. Щедровицкий, будучи лидером, вынужден был, для того чтобы удержать ситуацию под контролем, осуществлять собственное воздействие на нее, поскольку он совмещал организационную позицию и, как правило, критическую и арбитражную позицию. Он должен был ввести специальную рефлексию, рефлексивное обеспечение всего этого взаимодействия. Мало того, он вынужден был заниматься разработкой специальных средств для организации этой рефлексии и дальше. В связи с фокусировкой возникала возможность дифференцированных многообразных средств, в числе которых было средство, ориентированное на анализ рефлексивных процессов.

Другая сторона этого же процесса: в Московском методологическом кружке сохранялись и поддерживались любые движения, в том числе и те, с которыми яростно сражался Щедровицкий – психологически-ориентированные, даже психологизаторские. Сквозная линия то есть форма существования самого бытия и образа бытия, который натурализировался в феноменах кружковского типа, постепенно обрастала таким количеством различений и инструментализаций, что это неизбежно должно было найти свой практический выход, и возникало просто в контакте.

И вот тогда образовался особый феномен игрового моделирования игрового оформления этих взаимодействий, от предполагаемости практики. Практика рано или поздно была бы непосредственно введена в игровое моделирование, в игровую модель. Когда в 1979 году начался игровой период, появилась и сама потенциальная возможность: все то, что касалось не просто инструментов и чего-либо отчужденного а самого способа рефлектирования передать, транслировать социокультурно в более широкие профессиональные слои. И это реально происходило в 80-е годы.

Вот в этом состоянии происходило движение и объясняется следующая замедленнная фаза, с моей точки зрения, когда совокупные развлечения и предмодели стали вноситься в образовательный процесс, в некоторые экспериментальные приложения в тех или иных управленческих структурах. Это накопление постепенно стало требовать того, что раньше называлось конфигуратором, – какого-то объяснения, внесения ясности и упорядоченности системной организации всех этих различений. На этом фоне и оформилось специфическое движение.

В середине 90-х годов движение перешло на акмеологическую почву.

Сама идея возникла фактически на фоне высших этажей управления в Академии Госслужбы, особым образом там она и существует.

Возникла сама необходимость внесения рефлексивности, что и проделывается не только мной, но и И.Н.Семеновым и другими коллегами. Главное, четко выявилось осознание того, о чем, кстати, говорил и Лепский, – профессионал на более высоком уровне не может избежать рефлексии. И чем более высокий уровень профессионализма тем в большей степени рефлексивная составляющая предопределяет успешность эффекта, но только тогда, когда эта рефлексия организована, когда все упорядочено и достаточно собранно. То есть возникает не накопительный, а оформительский этап культурной работы. Внесение такой трехслойности в организацию управленческой деятельности – если оно было бы к тому же еще обеспечено рефлексивностью в достаточной пропорциональной мере – оказалось бы весьма продуктивным.

Но саму рефлексивность еще следует обеспечить средствами языковой культуры и соответствующей культурой мышления. И вот на этой как бы ноте осознания, которая в определенной степени сейчас является рефлективной, сейчас фактически возникает пересамоопределение организаторов всего этого процесса. То есть, фактически, то, что Лепский говорит, – этот призрак уже привносится в высшее управление. Становится общепризнанным: если не осуществится своего рода культурная революция в самой управленческой деятельности, то у нас не будет ни хороших и оптимальных стратегий, ни просто упорядоченной иерархии управленческой деятельности, а дальше и деятельности общества в целом. Как бы мы не осознавали: вот сама живая практика рефлексии с такой сложной, многопозиционной и многопредметной организацией, которая зародилась на нашей почве и шла, сохраняя ряд традиций (идущих от Фихте, Гегеля и т.д.), – вот это все привело к радикальной проблематизации самого построения всего профессионально-деятельностного процесса. Ее еще нет, но дух ее уже виден.

Мне кажется, мы подходим к этой черте.

Лучшее, что можно сделать для нашей страны, – не делать из рефлексивного движения фетиш, но иметь в виду, что рефлексивные механизмы и механизмы рефлексивной самоорганизации – это есть интегральные механизмы развития и саморазвития человека. Это можно особым образом обосновывать; из этого стянется и обоснуется все остальное – только надо это все хорошо осознать, и нужно заниматься этим осознанием.

Марача В. (Журнал “Кентавр”) В контексте сегодняшнего семинара хотел бы представить одно из направлений школы Г.П.Щедровицкого, которое условно можно назвать “методология общественных изменений”. Жестко структурированной школы нет, скорее есть ряд отдельных исследователей – С.Попов, В.Розин и еще ряд других, которые движутся достаточно автономно, но при этом сверяют свои точки зрения, поэтому можно условно говорить о некоем отдельном направлении.

Момент интереса к рефлексии первоначально был связан с эпистимологической проблематикой. Дело в том, что если смотреть на проблему общественных изменений как на проблему социальной инженерии, то, понятно, хочется строить действия по общественным изменениям на базе каких-то знаний о том объекте, о той области, на которую пытаешься оказать воздействие. Вот как раз с этими самыми знаниями и возникает ряд проблем, поскольку наиболее отработанный в европейской культуре естественно-научный тип знания применительно к обществу не срабатывает в связи с тем, что начинаются рефлексивные парадоксы.

Социальный объект “играет” с исследователем, начинает сам вырабатывать знания о себе, конкурировать с знаниями исследователя и т.д.

Я хотел отметить специфику интеллектуальной ситуации, в которой знания о рефлексивных процессах или рефлексивно-аналитическая позиция нужны и востребованы практикой общественных изменений.

Предположим, что есть субъекты некоторого общества, они связанны между собой, вступают в определенные отношения, образуется и поле отношений между ними. Эти субъекты гражданского общества представляют собой то, что мы называем рефлексивное общественное образование. То есть они осознают себя, осознают собственные отношения, и поскольку общество – это саморегулирующаяся система, то они в том числе вырабатывают и некоторые нормы, которые по отношению к этому полю выступают в функции правил поведения и разрешения конфликтов и т.д.

На другом полюсе мы рисуем совершенно другого субъекта, которого назовем агентом социальных изменений. Этот агент в сложившуюся ситуацию пытается ввести некую другую норму, которая регулирует отношения субъектов гражданского общества иначе, пытается их заставить действовать по-другому.

В обществе стратегия такого прямого руководства совершенно бесперспективна, а нормальная общая стратегия применительно к гражданскому обществу – это внесение неких новых правил поведения с сохранением у этих субъектов свободы воли. Это совершенно нормальная, парламентская стратегия.

В качестве примера подобной ситуации, когда агент социальных изменений и рефлексивно-аналитическая позиция взаимодействуют можно назвать суды, причем эту роль может выполнять следствие. Рассмотрим ситуацию суда над полковником Будановым.

Объективно, какое бы действие суд не предпринял, это будет действие, вносящее социальное изменение. Виновата ситуация военных действий, когда сложились некоторые нормы поведения, принципиально отличающиеся от норм закона. И тут приходит некоторый субъект и пытается разрешить ситуацию по нормам уголовного права, которые сформировались в совершенно другом контексте, или апеллируя к более чем амбивалентным “правам человека”. В итоге усугубляется неопределенность.

Второй случай – это парламенты, когда парламентарии пытаются привнести некоторую новую норму. Рефлексивно-аналитическую функцию выполняет в том числе журналистика и целый ряд влияющих структур.

Это, видимо, наиболее широкий вариант данной системы, мы будем именовать политико-правовым пространством: верхняя рефлексивно управляющая система становится сопоставимой с управляемой системой. Только в этот момент есть шансы добиться успеха, поскольку система становится соразмерной.

Здесь поле для возможных разработок, оно может интересовать такие дисциплины, как право, политологию, государствоведение, экономику и целый ряд областей.

Реут Д.В. (Холдинг “Креон”) Рефлексивные процессы могут существенно влиять на устойчивость функционирования сложных субъектов хозяйственной деятельности. В начале 90-х годов возникла и стала быстро расти система бирж “Алиса”. Она имела отделения в десятках городов, в том числе, два – в Америке. На некотором этапе ее развития отделениям потребовалась большая финансовая самостоятельность. При этом у руководства каждого отделения зародились предположения, что “соседи” хотят еще большей самостоятельности от центра и, видимо, имеют к тому основания. Лавинообразное нарастание описанных рефлексивных процессов вылилось в центробежные тенденции, буквально разорвавшие систему бирж. Интересно, что даже когда эти процессы были поняты руководством “Алисы”, остановить их оказалось невозможно.

Распространение Интернета обострило проблему устойчивости. Мобильность каждого из включенных в сеть субъектов хозяйственной деятельности дестабилизирует ситуацию. Такова динамичная сеть. Ее альтернатива – стабильная сеть с жестко закрепленными компонентами быстро вырождается в вертикально интегрированную функциональную систему. Сеть типа внутренний рынок обречена балансировать на грани экономически необоснованного протекционизма и полного растворения в окружающей среде.

Итак, создание устойчивого субъекта хозяйственной деятельности, организованного сетевым образом и способного варьировать параметры связи своих компонентов в целях максимизации сетевых преимуществ, является проблемой.

Представляется, что сохранение устойчивости сетевой организации может быть достигнуто избирательным подавлением “центробежных” рефлексивных процессов на уровне Совета директоров. В качестве адекватного проблеме эмпирического решения предлагается введение нескольких механизмов взаимодействия, составляющих систему хозяйственных субъектов по разным основаниям.

Деятельность организации отражается Интернет-порталом. Общее управление осуществляется Советом директоров, состоящим их руководителей фирм, входящих в холдинг и ответственных каждый за свое направление хозяйственной деятельности (и соответствующий “предметный” шлюз портала). Ротация носителей внешних функций относительно внутренних функций организации позволяет избежать наиболее распространенной угрозы эффективности стабильной сети – требования полной утилизации ее ресурсов в интересах центра. Прием новых членов может быть осуществлен только единогласно, в чем прослеживаются элементы соборности. Будущий возможный состав Совета по общей договоренности ограничен тринадцатью членами.

По достижении этого числа членов организационная форма холдинга может быть пересмотрена.

Второй (и, может быть, главной) функцией Совета директоров является управление креативностью, которое осуществляется путем накопительного рейтингового голосования по еженедельным результатам работы каждой из входящих фирм (или каждого из участников если участниками являются физические лица). Этот механизм можно трактовать как внутренний рынок, на котором еженедельная креативность участников “оплачивается” исходя из фиксированной суммы условной “креативной валюты”, находящейся в коллективной собственности участников.

Сравнивая приведенные описания сложных субъектов хозяйственной деятельности, можно видеть, что во втором их них приняты меры по сужению пространства возможных неконтролируемых рефлексивных построений каждого из составляющих субъектов.

Символические операции с “креативной валютой” создают условия открытого внеэкономического выражения взаимных претензий и одобрения. По поводу того, что публично и несомненно, человек менее склонен рефлектировать.

Интерактивность открывает возможность для действия, альтернативного рефлексии.

Важнейшим исходным положением построения данного класса моделей является тезис, что прошлый опыт в будущем малорезультативен.

Надо учиться прогнозировать быстро меняющееся будущее. С помощью специальных процедур на основе субъективных представлений участников процесса принятия решений мы строим когнитивную карту представляющую собой знаковый или взвешенный граф, где описаны взаимодействия факторов разной природы. Дуги – это влияния этих факторов друг на друга. В эту модель вводится дискретное время, и события начинают разворачиваться. То есть, в конце концов, мы видим как идет процесс в созданной нами реальности, где отобраны самые значимые факторы. Фактически мы получаем субъективную модель.

Причем важно отметить, что построенные модели позволяют также решать “обратную задачу”. То есть мы даем, как многие американские модели, ответ на вопрос “Что будет – если…?”, но не только потому что в таких реальных сложных объектах, как регион, город и т.п., что ни сделай, обязательно что-нибудь будет происходить. Но все будет не так, как нам хочется, и мы все время будем “ходить” по какой-то области, даже не приближаясь к цели. При решении обратной задачи мы даем ответ на вопрос “Что сделать, чтобы…?”, и определяется какие воздействия необходимо подать на вход для достижения желаемой цели. Мы их подаем и грубо попадаем в нужную нам область.

Потом подаваемые воздействия можем уточнять как угодно. Эти модели применяются для прогнозирования развития регионов, различных объектов геополитической среды, а также для решения ряда других прикладных задач.

Причем, если визуализация выполнена на соответствующем уровне то уровень компетентности ЛПР поднимается до уровня эксперта. И самое замечательное то, что эксперты в этой ситуации ведут себя совсем не так, как раньше – при предъявлении письменных изложений своих точек зрения и даже при обсуждении за круглыми столами. Перед картинкой, которая визуализирует проблему, причем если она еще динамически отражает мнения конкретных специалистов, они – совсем другие люди, которые выходят на совершенно другие решения. Говорю об этом на основании личного опыта, накопленного при разработке и использовании систем визуальной поддержки деятельности математиков-исследователей.

Важно отметить, что на протяжении последних 300 лет наука стала настолько абстрактной, что она совершенно оторвалась от живого созерцания и сузила возможности ее постигать, как она того заслуживает. И, самое печальное, она оторвалась от морали. Академик Арнольд говорит о катастрофической ситуации именно благодаря тому, что наука стала слишком совершенной в том смысле, что она стала слишком абстрактной. Именно визуальная поддержка исследователей позволит динамично разворачивать вектор развития от абстрактного мышления к живому созерцанию и обратно.

Действительно, сегодня как никогда нужен своеобразный “рентген” рефлексии. Аспект “ясности” обсуждается во многих науках, в частности в Институте философии РАН обсуждалась проблема точности психологических понятий (А.В.Брушлинский). Проходит очарование фрейдизмом и даже неофрейдизмом – рефлексивные процессы трудно строить на “зыбучих песках” бессознательного. Усиливается внимание к “аналитизму” в философии (работы А.Ф.Грязнова), все большей популярностью пользуется аналитическая философия, английские традиции, где проясняются слова, где больше ясности, чем затемнения присущего “сумрачному германскому гению”.

Есть основание поддерживать рефлексивное движение, которое характеризуется должной прозрачностью понятий.

Понять мысли и чувства другого – значит упростить (в высоком смысле) его и свою жизнь, причем это касается субъекта любой степени общности: от индивида до общества в целом, особенно группового субъекта, ответственного за принятие решений. Этим и обуславливается глубокий интерес к рефлексивным процессам, значимые следы которого – проведение конференций, круглых столов, выпуск журнала многие другие инициативы в данном направлении.